Андреевское братство [= Право на смерть ] - Василий Звягинцев

— Организация собирается меня убить?

— Нет, на тебя очень серьезные виды. С твоей помощью «Система» (я отметил, что методика допроса несовершенна, будучи абсолютно внушаемой, она усваивает употребляемые мной термины некритично. Спросить бы иначе, она, возможно, назвала бы настоящее имя организации, а так повторила мое, условное) рассчитывает выйти на подлинных вдохновителей вашего дела. Возможно, начать переговоры о совместной деятельности, о разделе сфер влияния. Не можем же мы враждовать вечно. Это приведет к большим убыткам и ущербу для всех. Гораздо удобнее договориться. Но сначала нам нужно иметь выгодную позицию для переговоров…

Так, это понятно, совпадает кое в чем с информацией, полученной от Новикова и Шульгина. Только что же, другого способа выйти на «Братство» у них до сих пор не было?

— А ты лично? Зачем ты собиралась меня застрелить? Что я тебе сделал?

Ее лицо опять передернула гримаса. Еще одна болевая точка.

— Отвечай, ты выполняешь еще чей-то заказ?

— Нет. Я не знаю. Я тебя ненавижу безмотивно. Мне хочется тебя убить просто так. Это… Это как навязчивая идея… Кажется, я знаю тебя всю жизнь, у нас давняя вражда… Кровная месть, так это называется, да?

— Ты ошибаешься. — Я напряг все свои силы. Неужели все-таки она уже находится под воздействием наведенного императивного приказа? Чьего?

У меня словно даже мозги задымились.

— Все, что ты обо мне думала и знала как о противнике, забудь навсегда. Приказываю стереть эту информацию со всех уровней памяти, сознания и подсознания. Там нет ни слова обо мне. Только то, что ты узнала с момента встречи в «Мотыльке». Если был иной приказ — отменяю! Ты меня любишь. Тайно и страстно. И ревнуешь к высокой красивой женщине с изумрудными глазами. Ты ее где-то видела, но не знаешь, где она и кто она. Ты просто вообразила, что готова меня убить, если еще раз увидишь нас вместе…

Никаких политических проблем. На политику тебе плевать. Пока нас связывает общее дело, ты готова на все, чтобы со мной ничего не случилось. Ни в коем случае не показывай этого посторонним, веди себя, как раньше, но помни — без меня жизнь твоя не имеет смысла…

На лице Людмилы появилось нечто вроде мечтательной улыбки, и одновременно от шеи вверх, к щекам и лбу, стала разливаться меловая бледность, на лбу выступили капли пота. Глаза подкатились под веки, так, что не стало видно зрачков. Она явно впадает в шоковое состояние. Значит, я угадал. Слишком глубоко внедренный приказ и слишком сильная психика, пытающаяся на пределе возможного противостоять внешнему воздействию. И в итоге — срыв…

— Сейчас я тебя отпущу. Ты будешь спать два часа. Когда проснешься, вспомнишь только, что мы с тобой занимались любовью. Усталость, слабость и глубокое удовлетворение…

Я был уверен, что она приняла этот последний посыл до того, как медленно завалилась на спину.

Я сжал ей запястье, нащупал пульс. Он был слабым, медленным, но ровным. Я принялся массировать ей сердце, похлопал по щекам. Какие еще под руками можно найти стимуляторы?

Разжал ей зубы, вставил между ними горлышко коньячной бутылки, аккуратно наклонил. Людмила хоть и была в обмороке, но все же истерическом, поэтому несколько раз глотнула, даже не закашлявшись. Лицо женщины почти тут же начало розоветь.

Я накрыл ее простыней, сверху одеялом. Очень быстро обморок перешел в гипнотический сон. Людмила-Ванда перевернулась лицом вниз, обхватила руками подушку, стала шумно вздыхать и постанывать. Под тонким солдатским одеялом видно было, как вздрагивает ее тело.

Так во сне, бывает, повизгивает и дергается пес, которому снится охота.

Узнал я, честно говоря, не слишком много. Да и как мог узнать больше, находясь внутри совершенно чуждой для меня реальности, в условиях жестокого цейтнота? Чем больше я в ней обживался, тем отчетливее понимал, насколько она для меня чужая. Еще в своем собственном прошлом я бы как-то ориентировался, а здесь… Эти люди сформированы другой историей, у них другой менталитет. Иначе не разошлись бы так сильно наши реальности. Эти люди уничтожили миллионы своих соотечественников и людей других наций в Гражданской войне, придумали фашизм, привели свой мир ко Второй мировой войне, сбросили ядерные бомбы на густонаселенные города… Мои предки сумели удержаться от всего этого. Рая на Земле они тоже не построили, но сумели хоть сохранить на ней «не ад». То, что принято называть человечностью. В моем мире за сто тридцать прошедших после Мировой войны лет во всевозможных конфликтах погибло миллионов двадцать, а здесь только до рубежа восьмидесятых годов прошлого века — наверное, полтораста. А сколько может быть убито за следующие семьдесят?

Пожалуй, Новиков и Шульгин правы, взяв на себя функцию Всемирной службы безопасности. Что-то у них, может быть, и получится? Но как поступить мне?

Кому я потребовался, кто знал обо мне еще до того, как я был принят в «Братство» и доставлен в Москву, чтобы глубоко запрограммировать эту неординарную женщину?

Никто, если только это не сами «мои друзья» постарались.

Или — что, пожалуй, вероятнее, — Людмила получила внушение лишь утром, уже после нашего близкого знакомства. Слишком разительной была перемена в ее поведении. Сколько мы не виделись после моего заточения в камеру? Часа три-четыре. Вот тут все и случилось. Но кто мог сделать это, а главное — зачем?…

Разве что… Это сделал кто-то из лидеров «Системы», имеющий другие точки зрения на дальнейшее…

Людмила… Она не ехала с нами в машине на базу Шульгина, она появилась позже и вполне могла бы меня там застрелить. Из темноты, в предписанный момент. А игра пошла не по сценарию… И если бы я не дал ей на даче в Сокольниках обезволивающую таблетку и не приказал «Спать!», она постаралась бы реализовать свою программу ночью. Так, нет?

Может быть, удастся узнать это позже.

Провести с ней еще один сеанс «химиотерапии»…

…Стрельба за окнами вновь усилилась, сухая дробь рассыпалась далеко внизу по огромной дуге от Таганки до Арбата.

В конце концов, я сюда прислан работать. В стереотрубу было хорошо видно, как перебегают от перекрестка к перекрестку крошечные, сплющенные фигурки с иголками винтовок в руках, скапливаются под арками подворотен, рассыпаются вправо и влево вдоль цепочки пылающих последним осенним золотом толстых лип.

Правительственных войск по-прежнему не было видно, но кто-то ведь сдерживает продвижение мятежников, в кого-то они стреляют?

Подкрутив барабанчик вертикальной наводки, пошарив объективами между домами на Неглинной и Трубной, я наконец понял, в чем тут дело.

Главная линия обороны (а точнее — цепь опорных пунктов, сохраняющих между собой минимальную зрительную и огневую связь) защитников правительства проходила где-то ближе к Кремлю, может, по линии стен Китай-города, по Кузнецкому мосту и Камергерскому переулку, а вдоль бульваров маневрировали несколько двухбашенных броневиков, ведущих огонь короткими очередями и постоянно меняющих позицию…